– Юрочка, это ты пришел? – услышал Колосов голос матери Воробьева. – Что так поздно? Мы с бабушкой волнуемся. Опять с электричками перебои, да?

Воробьев что-то невнятно промямлил в ответ. Хлопнула дверь. Щенок залился радостным лаем. А Колосову вдруг вспомнились слова Кати о том, почему это после смерти настоятеля Пироговского храма приход не перешел к его старшему сыну, окончившему семинарию, а был передан другому молодому священнику. «Значит, дело не в возрасте, – сказала Катя, – а в чем-то другом. Церковь поступает мудро».

А может, в этом самом и скрывалась главная причина – в детях священника? В младшем сыне, готовом за триста баксов кому угодно сбыть дозу смертельного яда, в старшей дочери, которая взяла этот яд, да и…

Смешанные чувства обуревали Никиту после этого допроса. Версия, которую он, Колосов, вынашивал почти с самого начала, вроде бы полностью подтверждалась. Но чувства удовлетворения и особой радости от этого Никита не испытывал.

– Что, можно первые итоги подвести? – спросил Лесоповалов. – Ясно как день: Воробьева через брата достала этот таллиум, и не кто иной, как она пустила его в ход на том ужине. Ты прав был, Никита, – ей, как официантке, сделать это было проще всего. Возможно, Студнев был ей действительно кем-то заказан. Ведь у самой у нее убедительных мотивов для его убийства не было. А потом, когда она выполнила заказ, кто-то и ее устранил, чтобы разом обрубить все концы. Никита, это классический расклад оплаченного заказа! Все отличие здесь только в том, что киллеру, точнее, киллерше наемной не пушку в руки сунули, а ядовитое снадобье. Что ж, теперь остается сущий пустяк, – Лесоповалов невесело усмехнулся. – Установить заказчика. Ну, этим пусть Петровка занимается. Это их прямая обязанность. По крайней мере, второе убийство целиком их. А они нас запрягли, умники. А мы ведь этого Юрку Воробьева им прямо на блюдечке поднесли. Между прочим, я его наблюдал все время: размазня он полная. Но не хитрит – это точно. Не оборзел еще, не научился. Да, как подумаешь… вот деток воспитал пастырь духовный: сын – вор, дочь – отравительница…

– Ну, это пока только наши предположения, – сказал Никита, хотя в душе в этом тоже почти не сомневался, – слушай, Костя, надо Гусарова вызывать на допрос. Кажется, время самое подходящее.

– Сам знаю, что подходящее, но, увы, подождать придется. Я как раз справки наводил сегодня: бывший муж нашей Авроры в настоящее время в Финляндии находится, вернется только через несколько дней. А в день убийства Студнева его, кстати, тоже в Москве не было. С Петровки установка пришла: Гусаров в Сочи летал, там вроде какие-то торжества были по случаю закрытия «Кинотавра».

– А в день убийства Воробьевой он тоже находился в Сочи?

– Как раз накануне вернулся. Если быть точным до конца, вечером в понедельник уже был в Москве. В пятницу же снова улетел рейсом Москва – Хельсинки. – Лесоповалов усмехнулся. – Что-то до боли знакомое, правда, Никита? Со всеми этими полетами туда-сюда… Как у нас заказуха натуральная бывает, так кому-то самому главному ну прямо на месте не сидится. И еще одна деталь, Никита, интересная вырисовывается.

– Какая?

– Воробьенок про внедорожник нам плел, на котором его сестра к ресторану приезжала, а выходить у ресторана не захотела? Так вот. У господина Гусарова как раз подходящее авто – «Мерседес» 320-й, цвета металлик.

Никита кивнул – принято к сведению.

– Между прочим, и у Симонова тоже серебристый «Ровер». Он на нем на похороны приезжал, я его сам видел. И вроде сведения есть, что у него с Воробьевой любовь была.

– «Ровер» не его, – ответил Лесоповалов, – я уже проверил. Он его по доверенности водит, а владелица Потехина Мария Захаровна. Приобрела машину через салон «Автолюкс» семь месяцев назад. Ну что ж, ладно, мысль твоя ясна. Пока Гусарова в Москве нет, можно и Симоновым заняться. Тем более мне на него установочные данные прийти должны, что-то задерживаются, надо подтолкнуть. Но лично мне кажется, это не та фигура, Никита. Не тот масштаб. Если у него с Воробьевой что-то и было, то… На кой черт Студнева-то ему было ей заказывать? Логики нет.

– Надо все же проверить, – сказал Колосов, – получи на него данные, какие сможешь, а там поглядим.

Глава 24

На чужом пиру

«Аль-Магриб» открылся в среду с великой помпой: ресторан арендовала свадьба. Причем не простая свадьба, а дипломатическая: четвертый секретарь алжирского посольства женился на балерине из кордебалета Большого театра. Уже с самого раннего утра ресторан гудел, как растревоженный пчелиный улей. Дни вынужденного безделья сменились лихорадочными приготовлениями. Когда на набережную Москвы-реки, точно черные лебеди, приплыли вороные «Мерседесы» с дипломатическими номерами, из дверей «Аль-Магриба» навстречу им грянули музыканты. Ансамбль национальной восточной музыки пришлось спешно приглашать из загородного казино «Али-бей».

Оба зала были заняты свадебными столами. Среди гостей было великое множество жгучих стройных брюнетов, облаченных в черные смокинги и строгие костюмы от «Гуччи», и целый выводок московских балетных красавиц. Невеста пригласила на свою свадьбу добрую половину кордебалета театра, ту самую половину, которая из-за интриг соперниц не попала на выгодные гастроли за океан.

За этим веселым, шумным, в меру раскованным полувосточным-полуевропейским праздником, щедро оплаченным из кармана жениха – выходца из очень богатой алжирской семьи, наблюдали со стороны Петр Мохов и Серафим Симонов – единственные «не гости» ресторана.

Сидели они не в зале – там для них места не нашлось, а в маленьком уютном кабинете Потехиной. Наблюдали, что происходит за свадебным столом через систему наблюдения – обычную видеокамеру и монитор. В кабинетике было сильно накурено, на столе Потехиной и на журнальном столике у дивана выстроилась целая батарея бутылок из закрытого в этот вечер по настоятельному требованию восточных дипломатов бара.

Мохов приехал в «Аль-Магриб» по просьбе Потехиной: по ее словам, небольшая статейка в журнале о национальной алжирской свадьбе, сыгранной в стенах московского ресторана, не только не помешала бы, но и значительно подняла несколько потускневший имидж заведения. А Симонова вообще никто не приглашал. В «Аль-Магриб» он приезжал в любое время суток по велению сердца и зову желудка: в баре у него был открытый счет. Потехина, хотя и бешено ругала его за пьянство, однако счета этого не закрывала.

– «Девочки любили иностранцев», – изрек Симонов, косясь на экран монитора, где была невеста в белом платье от «Живанши», на котором весьма хиппово смотрелся замшевый пояс «Роберто Кавальи», отделанный персидской бирюзой. – Помнишь, Высоцкий писал? «Девочки всегда любили только иностранцев»… А мы, русские, как всегда, в круглой ж… Нет, ты только глянь, – он толкнул Мохова, – как этот бедуин на нее смотрит. Вместо свадебного торта готов съесть невесту. Глаза как угли горят. Да, достанется балерине в первую брачную ночь. Слушай, Петя, ты все у нас знаешь – а эти магрибцы жену-европейку продать в чужой гарем могут? Обычай им этого не запрещает?

Мохов и ухом не повел. Смотрел на монитор. И подливал себе коньяку. Обычно он не злоупотреблял алкоголем, но с некоторых пор, как начали примечать в «Аль-Магрибе», дня не проходило, чтобы он не вливал в себя за барной стойкой несколько рюмок.

– Развязал, что ли, Петя, в натуре? Что-то не пойму я, – хмыкнул Симонов, – развязал, да? Так-то лучше, братишка. Скоро меня догонишь. Так оно лучше, проще, правда?

Мохов и на это смолчал. Камера теперь показывала панораму зала – накрытые столы, улыбающихся гостей, румяного приветливого повара Сайко, готовящего прямо на глазах клиентов свадебный тажин в огромном глиняном блюде с конусообразной крышкой. Мохов отметил, что свадьба хоть и справлялась дипломатом в Москве, но не лишена была обычаев, вполне традиционных для Востока: сестра жениха поднесла невесте в начале застолья ритуальное кушанье – пресные мучные шарики на топленом масле смен. И худенькая невеста-балерина проглотила это жирное тесто стоически, не моргнув глазом.